Goethes Erben - Blau

Ich liebte abgöttisch das Gefühl, allein durch den Pulverschnee zu toben. Meine Schritte entfachten durch das hohe Lauftempo einen kleinen Schneesturm, in weiße Kristalle gehüllte Luft, in der sich das schwache Sonnenlicht verirrte, um gemeinsam zu Boden zu sinken. Ein schillernder Regenbogen begleitete jeden meiner Schritte, doch allmählich verschwand Ring für Ring und das kalte Licht des Mondes tauchte die Szene in sein blaues Licht. Inzwischen war längst der letzte Sonnenstrahl vom Horizont verschluckt worden und der einstmals leichte Pulverschnee änderte seine Konsistenz hin zu knirschendem, spröden Eisschnee, der zum Tanzen einlud, sich überschlug. Ich mag mehrere Stunden ziellos umhergeirrt sein, geblendet von der weißen, in sich ruhenden Landschaft. Abgelenkt von der im Gedankenspiel verlorenen, bedrohlichen Schönheit die mich umgab, deren Teil ich geworden bin. Die Kälte kroch zäh durch meine Sohlen und Wollsocken und verbiß sich in meinen Fußspitzen. Doch der Schmerz war nur kurz, zu kalt war der geifernde Eiszahn. Der Schmerz verschwand und war doch anwesend, man merkte ihn nur nicht mehr. Doch die eisigen Zähne fraßen sich immer tiefer in mein Fleisch, das in seinem violetten Schimmer an eine Ring des Regenbogens erinnerte. Das blaue Mal der Kälte bedeckte meine Hände und Ohren, und bei dem Versuch Eiskristalle aus meiner rechten Ohrmuschel zu streichen hielt ich dieselbe plötzlich in der Hand. Kein Tropfen Blut verließ die Bruchstelle und auch das kleine, dünne Stück Fleisch unterließ es losgelöst vom wärmenden Rumpf, roten Tau zu säen. Belustigt entledigte ich mich des kleinen Stückes Fleisch, es roch nicht einmalversengt. In hohem Bogen warf ich das blaue Ohr in die blauschwarze Nacht, welche die Szene schweigend beobachete. Es schien mir als grinsten die Sterne höhnisch und die Jungfrau Nacht trug extra ein tiefschwarzes Kleid zu meiner nahenden Entseelung. Nur die runde, silbrig glänzende Scheibe, des sonst mitleidlosen Mondes, schien im Hauch von Mitleid zu strahlen. Das Tempo meiner Schritte verringerte sich während dieses Gedankenspieles Meter für Meter. Es war mir egal, ein oder beide Ohren zu verlieren. Es war mir gleich, wieviel Haut blau schimmerte und auch einem ganzen Bein würde ich nicht lange nachtrauern, solange nur der Schmerz ausblieb - nicht in meine Nerven kroch ... Die Zähne schlugen zwar tiefe Wunden, doch zumindest schmerzten sie nicht. Zu lange mußte ich meinem Körper zu gefügte Qualen erdulden - in angenehm beheizten Baracken. Manchmal sperrten sie uns tagelang in eine saunaähnliche Hitzekammer, ohne Wasser, alleingelassen mit trockener, heißer Luft, die Lippen in Minuten zu bizarren Kraterlandschaften verwandelte und die Haut innerhalb von Stunden zu dürrem Leder schuf. Sie brannten uns Buchstaben auf die Haut, um ihr Analphabetentum zu beenden. Ich konnte den Geruch von versengtem Fleisch nicht mehr ertragen, doch er war allgegenwärtig. Sie zwangen uns unsere Toten zu zerlegen und sie servierten uns das gebratene oder gekochte Fleisch der entseelten Körper, doch Menschenfleisch ist zäh und so zerbrachen meine morschen Zähne beim Kauen der unmenschlichen Kost - und wenn ich während der Fütterung erbrach, so verschluckte ich das Erbrochene gemeinsam mit dem gebratenen Fleisch immer wieder, wie ein Wiederkäuer ... Ich kaute stundenlang auf den Fingern meines Freundes, die ich unzählige Male wieder hervorwürgte und verschluckte. Warmes Fleisch entriß mir meine Zähne und jetzt schlugen kalte Zähne in mein blaues Fleisch. Irgendwann trugen mich meine Beine nicht mehr weiter, sie verweigerten meinen Wunsch zu marschieren. So blieb mir nichts anderes übrig, als meine Flucht zu unterbrechen. Meine tauben Hände gruben im hüfthohen Schnee eine kleine Höhle, in die ich mich verkroch. Es roch nicht nach Fleisch und durch die Eiskristalle hindurch konnte ich die Sterne in einem bunten Feuerwerk betrachten. Alles, bis auf die funkelnden Sterne und das fahle Gesicht des Mondes war in blaues Licht getaucht. Wie ein Schwamm Tinte, so sog mein Körper die königliche Farbe in sich auf Zentimeter für Zentimeter kroch der lauernde Schimmer über meine Haut - tief in meinen Körper. Es war ein wunderbares Gefühl keine Schmerz zu empfinden. Die ganze Welt war blau, nur die Sterne und der Mond distanzierten sich von diesem uniformen Farbton. Mit einem Mal wurden die Sterne weiß und ihr Licht immer intensiver, das weiße Licht drängte das tiefe Blau immer mehr in den Hintergrund. Die einzelnen weißen Punkte schmolzen zu einer grellweißen Fläche. Es war Tag geworden. Das Blau verschwunden. Hunde bellten.

Я безумно любил чувство, с каким несся один по рыхлому снегу. При быстром беге мои шаги создавали маленькую снежную бурю В воздухе, наполнявшемся белыми кристаллами, в которых блуждал слабый солнечный свет, А потом вместе с ними опускался на землю. Переливающаяся радуга сопровождала каждый мой шаг, Но постепенно исчезала ободок за ободком, И луна заливала эту картину своим холодным синим светом. Между тем последний солнечный луч на горизонте уже давно померк И сперва легкий рыхлый снег сменил свою консистенцию, став скрипучим, Ломким и скользким, приглашающим потанцевать и упасть. Мне нравилось бесцельно блуждать часами. Неподвижный белый пейзаж ослеплял, И я был отвлечен потерянной в игре мыслей опасной красотой, которая окружила меня И чьей частью стал я сам. Холод упорно полз по моим ступням и шерстяным носкам и вгрызался в пальцы. Но боль быстро прошла, зубы яростного мороза были слишком холодны. Боль исчезла и все же была, просто я больше не замечал ее. Но ледяные зубы проникали все глубже в мою плоть, Которая своим фиолетовым блеском напоминала ободок радуги. Синяя метка холода покрыла мои руки и уши, И когда я попытался вытряхнуть ледяные кристаллы из своего правого уха, Оно внезапно оказалось у меня в руке. Из места отлома не вытекло ни капли крови, и даже маленький, тонкий кусочек плоти, Оторванный от теплого тела, отказался пролить красную росу. Я весело оторвал от себя маленький кусок, он не пах горелым. Высоко подбросив, я швырнул синее ухо в черно-синюю ночь, которая молча наблюдала эту картину. Мне казалось, что звезды издевательски ухмылялись, И дева ночь специально надела платье глубокого черного цвета к моей близившейся смерти. Только круглый сверкающий серебром диск обычно безжалостной луны, Казалось, светил с намеком на сочувствие. Пока я думал об этом, скорость моего шага снижалась с каждым метром. Мне было неважно, сколько ушей я потеряю – одно или оба. Мне было все равно, сколько кожи посинело, Я бы даже не тосковал по целой ноге, Если бы только не было боли, пока она не поползла бы по моим нервам... Хотя зубы нанесли глубокие раны, они, по крайней мере, не болели. Слишком долго я должен был терпеть муки, причиненные моему телу в приятно отапливаемых бараках. Иногда они на весь день запирали нас в похожей на сауну жаркой комнате Без воды, оставив наедине с сухим горячим воздухом. За минуты губы являли собой странные испещренные кратерами ландшафты, А кожа в течение часов становилась сухой и неживой. Они выжигали буквы у нас на коже, чтобы положить конец своей безграмотности. Я больше не мог выносить запах горелой плоти, но он был повсюду. Они заставляли нас разделывать наших мертвецов И подавали нам жареное или вареное мясо мертвых тел. Но человеческое мясо жесткое, и мои гнилые зубы ломались При пережевывании этой нечеловеческой пищи. И если во время еды меня тошнило, я снова и снова глотал рвоту Вместе с жареным мясом, как жвачное животное... Часами я жевал пальцы своего друга, Бесчисленное число раз я давился и снова глотал. Теплое мясо вырывало мне зубы, А сейчас холодные зубы вцепились в мою синюю плоть. В один момент ноги больше не несли меня вперед, Они отказали моему желанию идти. И мне не осталось ничего другого, кроме как прервать свое бегство. Мои онемевшие руки вырыли в снеге высотой до бедер маленькую нору, куда я залез. Мясом не пахло, и сквозь ледяные кристаллы Я мог рассмотреть звезды в цветном фейерверке. Все, включая мерцающие звезды и бледный лик луны, Было залито синим светом. Мое тело впитывало в себя этот королевский цвет, как губка – чернила, Сантиметр за сантиметром полз поджидающий блеск по коже – Глубоко в мое тело. Это было чудесное ощущение – не испытывать боли. Весь мир был синим, И только звезды и луна отмежевались от этого однообразного оттенка. Вдруг звезды стали белыми, а их свет – еще ярче, Белый свет все больше оттеснял на задний план темно-синий. Единичные белые места растаяли, став одной ярко-белой плоскостью. Наступил день. Синий исчез. Залаяли собаки.