Angizia - Flügelspiel

Der wohl geputzte Deckel ist fast vollauf mit Schnee bedeckt, sodass der Glanz des Schellacks zunächst in Winters Pracht verblasst. Bezaubernd hüllt das Mondlicht diesen Flügel ein wie ein Kokon den Engerling und wie ein Sarg die Leiche drin. Welch Gnade dieser Welt hat dies Geschöpf hier abgestellt? Die Korpusbeine, so sanft poliert, sind zum kleinen Teil im Schnee verschwunden und gleißen fast in diesem Bild der Anmut. Daneben zeigen sich die Tannen wohl verbunden, als stünden sie im Kreis Spalier, wie jüngst das Kreuz am Grabe, so scheint es, nur zur Zier. Der finstere Gesell, er steht berauscht davor und streift verzärtelt all den Schnee vom dunkelroten Samt des Hockers. Er lehnt die Gabel an den Korpus und verschafft sich Zugang zu den Tasten, indem er den nass gewordnen Klaviaturdeckel mit geschickten Händen hochklappt, um sich selbst ein Kunstlied zu erhaschen. Der Knecht mit seinem roten Kussmund zieht seinen Lodenmantel aus und wischt mit einem Zug den Schnee vom wunderbaren Lack des Fichtenholzgestells. Nun ward das Geschöpf in seiner Pracht erst richtig anzusehen. Wie schön ist die Musik in einem einz'gen Ding geschart? Der finstere Gesell gafft mit nassen Augen auf diese unsagbare Gabe. Er setzt sich beharrlich auf den Hocker und spielt ein makelloses Sterbelied, gewidmet all den schon und baldig Toten dieser klirrend kalten Nacht. Gemeinsam singen sie - der finstere Gesell und sein schriller Knecht – ein Lied voll Groll und Gräuel, von Kunst und Tod, von Sühne und Vergeltung, ehe sie sich dann - gelüstend - auf den Weg zu jen' altem Gehöft oberhalb der Baumgrenze machen, wo im Prunk des Winters ein selbst ernannter Richter Eis und Blut zusammenfügt. [WALDFRAU:] Die Nacht kehrt ein in Waldes dunkler Höh‘ und neigt sich forsch dem Grauen zu. Der Teufel saugt betört die Kraft des Winters ein. Er fühlt gelabten Groll und wallt in Berges heiler Ruh‘! [DER FINSTERE GESELL:] Ich bin des Winters finsterer Gesell! Ich bin ein Verdammter, der im Born des Dunkels hinab zum Abgrund steigt, bis hin zur tiefsten Stell‘, und dann entflammt zum Himmel schreit: „Ich bin doch frei. Ich bin frei in deinem Prunk und strafe laut, wer mit Elend voll geschöpft dir quälend, trüb und sündhaft wie ein leerer Narr entgegenschaut. Tann, in deiner Pracht der Mord mich jäh ergötzt und Leidenschaft mich hetzt und hetzt!“ [WALDFRAU:] Er spürt berauscht die Wucht der Tannen. Im weißen Rausch will er nun prangen. Den Tod genarrt, die Pracht erstarrt. Das Flügelspiel hält ihn gefangen. Der Clown beschmiert sich Mund und Wangen. Barmherzig zeigt er sich befangen. Von Kunst und Mord. Von jenem Ort. In Bälde wird er furchtbar bangen. [DER FINSTERE GESELL:] Wie wundervoll die Nacht mich fängt, ihr Sog mich immerwährend lenkt. Lässt sie mich denn frei? Lässt sie mich am Tod vorbei? [WALDFRAU:] Die Nacht verweilt in Waldes dunkler Höh‘ und neigt sich forsch dem Grauen zu. Der Teufel saugt betört die Kraft des Winters ein. Er fühlt gelabten Groll und wallt in Berges heiler Ruh‘!

Хорошо начищенная крышка почти полностью покрыта снегом, поэтому блеск лака пока что блекнет в зимнем великолепии. Лунный свет чарующе окутывает этот рояль, как кокон – личинку и как гроб – тело внутри. Что за милость этого мира поставила сюда это создание? Ножки, столь нежно отполированные, частично скрыты снегом и почти сверкают в этой прелестной картине. Рядом, будто окружив шеренгами, тесно стоят ели, как недавно крест на могиле, кажется, только для красоты. Темный подмастерье, опьяненный, стоит перед ним и нежно стряхивает снег с темно-красного бархата табурета. Он прислоняет вилы к корпусу и добирается до клавиш, откинув ловкими руками отсыревшую крышку клавиатуры, чтобы сыграть самому себе песню. Слуга со своим красным ртом снимает непромокаемое пальто и одним движением смахивает снег с чудесного лакированного корпуса из еловой древесины. Теперь создание действительно предстало во всей красе. Насколько прекрасная музыка сосредоточена в одном единственном предмете? Темный подмастерье со слезами на глазах глядит на этот несказанный дар. Он уверенно садится на табурет и играет безупречную песню о смерти, посвященную всем, кто уже умер или скоро умрет в этой трескучей холодной ночи. Они вместе поют – Темный подмастерье и его вычурный слуга – песню, полную злобы и насилия, об искусстве и смерти, о возмездии и расплате, перед тем как в предвкушении отправиться в путь к тому старому двору повыше границы лесов, где в зимнем великолепии самопровозглашенный судья смешает лед с кровью. [Лесная дева:] Ночь наступает в темных лесных высотах И решительно клонится к ужасу. Очарованный дьявол всасывает силу леса, Он чувствует приятную злобу и идет по нетронутому горному спокойствию. [Темный подмастерье:] Я – темный подмастерье зимы! Я – проклятый, который в источнике тьмы Опускается на самое дно пропасти И затем воодушевленно кричит в небо: "Я свободен. Я свободен в твоем великолепии И накажу то убогое создание, что Смотрит на тебя печально, греховно И мучительно, как пустой глупец. Бор, в твоем великолепии убийство радует меня, А страсть подгоняет и подгоняет меня!" [Лесная дева:] Опьяненный, он чувствует мощь елей, Он хочет лишь блистать в белом упоении. Смерть одурачена, красота застыла. Игра на рояле захватила его. Клоун красит себе рот и щеки, Он ведет себя скромно и милосердно. Об искусстве и убийстве. О том месте. Скоро ему станет ужасно страшно. [Темный подмастерье:] Как чудесно поймала меня ночь, Ее течение всегда направляет меня. Освободит ли она меня? Даст ли пройти мимо смерти? [Лесная дева:] В темных лесных высотах царит ночь И решительно клонится к ужасу. Очарованный дьявол всасывает силу леса, Он чувствует приятную злобу и идет по нетронутому горному спокойствию.